Читаем без скачивания Великий и оболганный Советский Союз [22 антимифа о Советской цивилизации] - Сергей Кремлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лермонтов написал:
Прощай, немытая Россия,Страна рабов, страна господ,И вы, мундиры голубые,И ты, им преданный народ…
«Мундиры голубые» — это жандармы… Но разве Лермонтов, написав так, не любил свою Родину? В том же 1841 году, когда была написана «Немытая Россия», Лермонтов написал и стихотворение «Родина» — в СССР оно входило в обязательную школьную программу:
Люблю отчизну я, но странною любовью,Не победит ее рассудок мой……………………………………Но я люблю — за что не знаю сам —Ее степей холодное молчанье,Ее лесов безбрежных колыханье,Разливы рек ее, подобные морям…
Позднее о том же напишет Тютчев:
Умом Россию не понять,Аршином общим не измерить,У ней особенная стать —В Россию можно только верить!
Во всем этом — и любовь к Родине, и в то же время горечь… Горечь за то, что когда начинаешь задумываться о положении своей Родины — умом, рассудком, — то очень уж невеселые мысли приходят и отравляют искреннее, безотчетное чувство любви к Родине.
Очевидно поэтому понимать Россию умом отваживался в старой России мало кто… Когда Чаадаев стал говорить о России размышляя, его просто объявили сумасшедшим.
Но откровенные слова о России звучали в России все чаще. Революционный демократ Чернышевский сказал, как припечатал: «Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». А Ленин, ссылаясь на эти слова Чернышевского, заметил не менее точно: «Откровенные и прикровенные рабы — великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих словах. А по-нашему, это были слова настоящей любви к родине, любви… тоскующей…»
И только после Октября 1917 года тоскующая любовь к России сменилась у лучших ее сынов и дочерей любовью деятельной — без примеси горечи от печальных и грустных дум… Быстро возникал высший тип русского патриотизма — советский патриотизм.
В первые годы Советской власти было много, как тогда же и говорили, «перегибов», и Маяковский, например, призывал «сбросить Пушкина с парохода современности»… Пройдет всего несколько лет, и он же напишет о Пушкине: «Я люблю вас, но живого, а не мумию…»
Еще через несколько лет в жизнь СССР Сталина войдут слова:
Широка страна моя родная,Много в ней лесов, полей и рек,Я другой такой страны не знаю,Где так вольно дышит человек…
От Москвы до самых до окраин,С южных гор до северных морей,Человек проходит как хозяинНеобъятной Родины своей…
Через пять лет после того, как эти строки Василия Лебедева-Кумача стали песней на музыку Исаака Дунаевского, советский патриотизм начали испытывать самой высшей и жестокой мерой — войной. И он это испытание выдержал не просто доблестно, с честью… Он выдержал это испытание так, что духовное влияние тех лет по сей день испытывает даже нынешняя «Россия».
Сегодня патриотизм нередко объявляют в этой «России» «последним прибежищем негодяев», после чего юнцы, бывает, жарят котлеты на Вечном огне у святых могил павших за Родину советских солдат. Но есть немало и иных молодых ребят, для которых свято то же, что и для тех, кто был патриотом Советской Родины. Такова сила советского патриотизма!
В 1948 году Михаил Исаковский, автор слов «Катюши», написал стихи, которые Матвей Блантер, автор музыки «Катюши», положил на ноты… Так СССР Сталина получил еще одну, яркую и волнующую, песню о советском патриотизме — «Летят перелетные птицы»:
Летят перелетные птицыВ осенней дали голубой, —Летят они в жаркие страны,А я остаюся с тобой.А я остаюся с тобою,Родная навеки страна!Не нужен мне берег турецкий,И Африка мне не нужна…
Это были не «заказные» строки! Исаковский написал их во Внуковском аэропорту, как раз в преддверии полета за рубеж.
Написал, как думал, как чувствовал. Потому они и стали песней, потому эта песня и стала любимой и популярной, что вслед за смолянином Исаковским миллионы его сограждан могли тогда сказать:
Немало я дум передумалС друзьями в далеком краю,И не было большего долга,Чем выполнить волю твою…
Желанья свои и надеждыСвязал я навеки с тобой,С твоею суровой и ясной,С твоею завидной судьбой.
Здесь уже не было лермонтовского «люблю — за что не знаю сам…». Любой Гражданин Советской Вселенной, творец Советской цивилизации, не просто чувствовал, но знал, знал умом, после немалых дум — за что он любит Родину!
Прекрасные строки прекрасной песни Блантера и Исаковского выражают послевоенное осмысление чувства Советской Родины. Но еще до войны было сделано одно из наиболее основательных и умных наблюдений за этим, тогда все еще формирующимся, чувством… Я имею в виду путевые очерки «Одноэтажная Америка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Очерки были опубликованы в №№ 10–11 журнала «Знамя» за 1936 год, а в 1937 году вышли отдельными изданиями в «Роман-газете», в Гослитиздате, в издательстве «Советский писатель», а также в Иванове, Хабаровске и Смоленске.
Что интересно!
Шел тот самый 1937 год… В изображении нынешних антисоветчиков он был проникнут сплошным всенародным страхом перед стуком в дверь «палачей НКВД». Однако никто в том самом 1937 году не обвинял ни авторов, ни их издателей в пропаганде буржуазного образа жизни, в деятельности в пользу американского империализма и прочем подобном.
В том самом 1937 году!
А ведь новая книга авторов «12 стульев» и «Золотого теленка» фактически впервые открывала для советских людей подлинную Америку. Описание пороков империализма занимало в ней — по сравнению с описанием достижений Америки — очень скромное место. Это была не агитационная карикатура, не беглая, пусть и точная, зарисовка, а широкая картина, данная двуединым пером блестящих мастеров слова. И эта картина не отторгала советского читателя от Америки, а рождала неподдельный и уважительный интерес к ней.
Собственно, очерки Ильфа и Петрова вместе с «американскими» заметками Горького, Маяковского, Есенина и книгой Николая Смелякова «Деловая Америка» — по сей день лучшее, что написано на русском языке о США, как об уникальном явлении мировой цивилизации.
Напомню, коль к слову пришлось, что Есенин описал свои впечатления от США в очерке 1923 года «Железный Миргород», где есть и такие строки:
Мне страшно показался смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше.
Вспомнил про «дым отечества», про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за «Русь» как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию…
Каково? Это ведь не Сталин и не Маяковский, это — златокудрый Есенин! Но далее идут еще более убийственные для многих строки:
Милостивые государи! С того дня я еще больше влюбился в коммунистическое строительство. Пусть я не близок коммунистам как романтик в моих поэмах, — я близок им умом и надеюсь, что буду, быть может, близок и в своем творчестве…
Прошу заметить: Есенин, говоря о невольной пока любви к новой России, говорит, что он близок к ней умом…
Умом!
Это ведь тоже был росток нового, уже советского, патриотизма Есенина!
Есенин нищую Россию разлюбил, а Ильф и Петров нищую Россию никогда и не любили и в конце «Одноэтажной Америки» честно предупредили читателя:
Советский Союз и Соединенные Штаты — эта тема необъятна. Наши записи — всего лишь результат дорожных наблюдений. Нам просто хотелось усилить в советском обществе интерес к Америке, к изучению этой великой страны…
…Американцы очень сердятся на европейцев, которые приезжают в Америку, пользуются ее гостеприимством, а потом ее ругают… Но нам непонятна такая постановка вопроса — ругать или хвалить. Америка — не премьера новой пьесы. А мы — не театральные критики…
В авторской интонации Ильфа и Петрова никогда — ни в одном их произведении — не было ни малейшей натужности или ложного пафоса. О самых серьезных вещах они говорили просто и с улыбкой. Чувствуется эта улыбка и в выше приведенных строчках. Но далее интонация становится сдержанней, потому что далее следует краткий, однако очень важный вывод:
